Чак Паланик - Колыбельная [litres]

Боль кошмарная, но проходит быстро – поэтому непонятно, обжигает спирт или, наоборот, холодит. Я сижу на кровати в номере в мотеле, штанина закатана до колена. Мона стоит передо мной на коленях. Я хватаюсь руками за простыню и сжимаю зубы. Спина болит, все тело напряжено. Простыни на кровати холодные и пропитаны моим потом.

Надувшиеся волдыри, желтые и мягкие на ощупь, – по всей стопе. Под слоем отмершей кожи в каждом волдыре виднеются какие-то темные твердые штуковины.

Мона говорит:

– Ты по чему ходил?

Она прокаливает пинцет над пластиковой зажигалкой Устрицы.

Я спрашиваю у нее, что это за объявления, которые Устрица дает в газеты. Он что, работает на какую-то юридическую фирму? Кожный грибок и пищевые отравления – это все по-серьезному?

Спирт стекает у меня с ноги, розовый от растворенной в нем крови, на гостиничное полотенце. Мона кладет пинцет на мокрое полотенце и прокаливает над зажигалкой иголку. Она убирает волосы в хвост и скрепляет его резинкой.

– Устрица называет это «антирекламой», – говорит она. – Иногда фирмы, которые он упоминает в своих объявлениях – богатые и солидные фирмы, – платят ему, чтобы он снял объявление. Он говорит, что суммы, которые они ему платят, говорят о том, что объявления не далеки от истины.

Нога распухла, теперь она не войдет в ботинок. Сегодня утром, в машине, я попросил Мону посмотреть, что у меня с ногой. Элен с Устрицей поехали покупать новую косметику. По дороге они собираются заглянуть в большой букинистический магазин – «Книжный амбар» – и упразднить три экземпляра книги.

Я говорю, то, что делает Устрица, называется шантаж и клевета. Уголовно наказуемое преступление.

Уже почти полночь. Я понятия не имею, где Элен с Устрицей. Не знаю и знать не хочу.

– Он не говорит, что он адвокат, – говорит Мона. – Он не говорит, что занимается коллективными исками. Он просто дает объявление. А бланки заполняют другие. Устрица говорит, что он просто сеет зерна сомнения в их умах.

Она говорит:

– Устрица говорит, что это только справедливо – ведь любая реклама обещает сделать тебя счастливым.

Сейчас, когда Мона стоит передо мной на коленях, мне хорошо видна ее татуировка – три черные звездочки над ключицей. За плотной завесой из цепочек с кулонами и амулетами все равно видно, что лифчика на ней нет, и я считаю – раз, я считаю – два, я считаю – три…

Мона говорит:

– Другие члены ковена тоже этим занимаются, но придумал все Устрица. Он говорит, что смысл в том, чтобы разбить иллюзию безопасности и комфорта.

Она протыкает иголкой желтый волдырь, и что-то падает на полотенце. Маленький коричневый кусочек пластмассы, покрытый вонючим гноем и кровью. Мона переворачивает его иголкой, и желтый гной стекает на полотенце. Она подцепляет кусочек пинцетом и говорит:

– А это еще что за хрень?

Это шпиль колокольни.

Я говорю, что не знаю.

Рот у Моны слегка приоткрыт, язык высунут. Она тяжело сглатывает, словно поперхнувшись. Машет рукой перед носом и быстро моргает. Желтая слизь воняет кошмарно. Мона вытирает иголку о полотенце. Одной рукой держит меня за большой палец ноги, а второй протыкает очередной волдырь. Желтый гной течет на полотенце. Туда же падает половинка фабричной трубы.

Мона подцепляет ее пинцетом и вытирает о полотенце. Подносит поближе к глазам, морщится и говорит:

– Не хочешь мне рассказать, что происходит?

Она протыкает очередной волдырь, и наружу – в гное и крови – вываливается купол-луковица от мечети. Пинцетом Мона вынимает у меня из ноги крошечную обеденную тарелку. Тарелка расписана по ободку красными розами.

Снаружи доносится пожарная сирена.

Очередной волдырь – и на полотенце падает фронтон здания банка эпохи какого-то из Георгов.

Из следующего волдыря извлекается часть университетской крыши.

Я весь в поту. Глубоко дышу. Сжимаю влажные простыни и скриплю зубами. Я смотрю в потолок и говорю, что модели трагически погибают. Кто-то их убивает.

Доставая кусок пластмассовой арматуры, Мона говорит:

– Топчет их ногами?

Я уточняю: фотомодели. Манекенщицы.

Иголка вонзается мне в стопу. Выуживает телевизионную антенну. Пинцет подцепляет горгулью. Потом – крошечную черепицу, ставни, шиферную плиту, кусок водосточной трубы.

Мона приподнимает за край вонючее полотенце и складывает его вдвое, чистой стороной вверх. Льет мне на ногу еще спирту.

Снаружи ревет еще одна пожарная сирена. По шторам проходит отсвет от красной и синей мигалки.

А я не могу вздохнуть – так болит нога.

Нам нужно, говорю я. Мне нужно… нам нужно…

Нам нужно вернуться домой, говорю на одном дыхании. Если все так, как я думаю, то мне надо остановить человека, который использует баюльную песню.

Мона вынимает пинцетом синий пластмассовый ставень и кладет его на полотенце. Потом – кусок занавески из спальни и желтую занавеску из детской. Потом – фрагмент частокола. Она опять поливает мне ногу спиртом, и на этот раз он стекает на полотенце чистым, без крови и гноя. Мона зажимает пальцами нос.

Снаружи снова – сирены пожарных, и Мона говорит:

– Ты не против, если я включу телевизор? Интересно же, что происходит.

Я смотрю в потолок, стиснув зубы, и говорю: нельзя… нельзя…

Сейчас, когда мы одни, я говорю Моне, что нельзя доверять Элен. Она хочет добыть гримуар, чтобы получить власть над миром. Я говорю, что единственный способ излечить человека, наделенного властью, – это не дать ему еще больше власти. Нельзя допустить, чтобы Элен заполучила оригинальную Книгу Теней.

Очень медленно – так медленно, что я почти не улавливаю движения – Мона извлекает рифленую ионическую колонну из окровавленной дырки у меня под большим пальцем. Медленно, как часовая стрелка на циферблате. Я не помню, откуда эта колонна: из музея, из церкви или из здания колледжа. Все эти сломанные дома и раскуроченные учреждения…

Она скорее археолог, нежели хирург.

Мона говорит:

– Забавно.

Она кладет колонну на полотенце, рядом с другими деталями. Опять наклоняется над моей ногой, хмурится и говорит:

– Элен то же самое про тебя говорит. Что тебе нельзя доверять. Она говорит, что ты хочешь его уничтожить, гримуар.

Его необходимо уничтожить. Никто не сможет управиться с такой силой.

По телевизору передают репортаж с пожара. Трехэтажное кирпичное здание – все в огне. Пожарные тянут шланги, из шлангов хлещет вода – пенистая и белая. В кадре появляется молодой человек с микрофоном, а у него за спиной – Элен с Устрицей наблюдают за пожаром, стоя щека к щеке. В руке у Устрицы – пластиковый пакет с покупками. Элен держит его за другую руку.

Мона приподнимает бутылку со спиртом и смотрит на свет, сколько еще осталось. Она говорит:

– Кем мне по-настоящему хочется стать, так это эмпатом, чтобы лечить людей, просто к ним прикасаясь. – Она читает надпись на этикетке и говорит: – Элен говорит, что мы можем превратить землю в рай.

Я полулежу на кровати, опираясь на локти, и говорю, что Элен убивает людей за бриллиантовые диадемы. Вот такой из нее спаситель.

Мона вытирает о полотенце пинцет и иголку, на белой ткани остаются красные с желтым подтеки. Она нюхает горлышко бутылки со спиртом и говорит:

– Элен считает, что эта книга тебе интересна только на предмет выдать статью для газеты. Она говорит, что когда все заклинания будут уничтожены – в том числе и баюльные, – ты потом будешь ходить и гордиться собой, какой ты, типа, герой.

Я говорю, что в мире и так хватает оружия массового уничтожения. Ядерное оружие. Химическое оружие. Я говорю, что далеко не все люди, которые владеют магией, собираются сделать мир лучше.

Я говорю Моне, что если вдруг до такого дойдет, мне будет нужна ее помощь.

Я говорю, что может так получиться, что нам придется убить Элен.

И Мона качает головой над безнадежно испорченным гостиничным полотенцем. Она говорит:

– Стало быть, твой ответ на убийства – еще больше убийств?

Только Элен, говорю я. И еще, может быть, Нэша – если моя догадка насчет странных смертей манекенщиц верна. Когда мы их убьем, мы снова вернемся к нормальной жизни.

На экране молодой человек с микрофоном говорит, что три пожарные машины почти перекрыли движение в центре. Он говорит, что все силы брошены на тушение пожара. Он говорит, что это был любимый магазин всех горожан.

– Устрице, – говорит Мона, – не нравятся твои понятия о нормальном.

Любимый магазин всех горожан – букинистический «Книжный амбар». Элен и Устрицы уже нет на экране.

Мона говорит:

– В детективных романах, когда мы их читаем… ты никогда не задумывался, почему нам так хочется, чтобы детектив разрешил загадку и нашел преступника? – Может быть, говорит она, вовсе не потому, что нам хочется, чтобы свершилась месть или чтобы прекратились убийства. Может, на самом деле нам хочется, чтобы преступник исправился. Детектив – это спаситель убийцы. Представь себе, что Иисус гоняется за тобой, пытаясь поймать тебя и спасти твою душу. Что он не просто пассивный и терпеливый Бог, а въедливая и агрессивная ищейка. Нам хочется, чтобы преступник раскаялся на суде. Или в камере смертников, в окружении таких же, как он. Детектив – это пастырь, и нам хочется, чтобы преступник, блудная овца, вернулся в стадо, вернулся к нам. Мы его любим. Мы по нему скучаем. Мы хотим заключить его в объятия и прижать к груди.